Донбасс, измученный войной: гильзы с обочин сгребали лопатами

Память без срока давности 

В летописях Дикого поля село Береговое упомянуто несколькими фразами: «Основано за год до отмены крепостного права. Лиц обоего пола 87... Основное занятие - хлебопашество и уход за лошадьми почтовой станции у переправы через р. Кальмиус».

После того, как в двадцатом веке оба берега были соединены мостом капитальной постройки, Береговое утратило свое стратегическое, по местным меркам, значение, то есть оказалось на обочине большой дороги. Однако именно некоторая удалённость позволила ему избежать значительных разрушений и человеческих жертв.

В Береговое можно попасть двумя путями. Через упомянутый мост и с тыльной стороны, где уродливым пугалом торчит перешибленный снарядом ствол векового дерева. Впрочем, первый вариант ничуть не лучше. Это сейчас, после того, как воронки при въезде затянуло чертополохом, сельская околица перестала казаться страшилкой.

А тогда, в августе, она была одним из звеньев трассы Иловайск - Старобешево, которую по горячим следам назовут дорогой смерти. Надышавшись до одурения горелым железом и тряпьём, мы с водителем попытались разжиться глотком свободного от примесей воздуха у поворота на Береговое.

Увы, река облегчения не принесла. Пойма до самого уреза воды тоже была пропитана запахом человеческой беды, а ухо улавливало едва различимые чужеродные звуки. Мы сразу даже не поняли, что они исходят от россыпей автоматных гильз, которые густо устилали обочины. Невесёлой была эта музыка в исполнении ветра и отстрелянных унитаров.

За год с небольшим обочины очистились. К этому приложили руку добытчики металлолома, подростки и любители сувениров. Говорят, по началу гильзы с обочин сгребали лопатами...

Проезжим на таможне теперь задают один и тот же вопрос: «Гильзы, осколки и прочие запрещённые вещи везёте?». И хотя указанные предметы едва ли следует считать контрабандой, их безжалостно изымают.

Часть отстрелянных унитаров, искорёженные корпуса «градин» и ошмётки подбитого штурмовика переместились в музей дважды Героя Социалистического Труда Прасковьи Ангелиной. Начавшиеся покрываться паутиной латунные гильзы чем-то напоминают гарпий с ампутированными жалами. Но это не просто экспонаты, а наглядный материал к беседам со школьниками. Собственно, экскурсии больше походят на инструктаж по технике безопасности. Только читают его не взрослым перед началом опасной работы, а детям, чья жизнь проходит среди засеянных смертоносным металлом хлебных нив.

Подобен плачу скрип цепей

Выпавший недавно первый снег уже растопил своим дыханием средиземноморский циклон, однако острая стылость успела утвердиться среди крестов сельского кладбища, которое стоит в одном ряду со скромными хатами землепашцев.

Это, пожалуй, единственное на всю округу село, где живые и мёртвые пребывают в столь близком соседстве.

- Представляете, родненькие, выходишь утром из дома, а на крыльце чёрная лента с надписью: «Помним, скорбим», - жалуется Нина, чей дом напротив кладбищенской калитки. - Ветром принесло. Аж сердце заходится...

Во время поездок в сельскую глубинку фамилии собеседников я не записываю. Напуганные войной и неизвестностью люди при виде раскрытого блокнота превращаются в потревоженных улиток. Лучше уж спросить «за жизнь», да назвать даму не первой молодости девушкой.

Нина, как выяснилось, «до икотки боится усопших», но, почувствовав благожелательное расположение, согласилась сопровождать гостей «хоть на кладбище, хоть куда».

- Вот здесь они, бедолажки, и лежат, - указала перстом на неуспевший потемнеть крест. - В одной могилке и в одном гробике. Они хоть и состояли в гражданском браке, но жили нормально, плохого за ними не замечалось. Только вот от дома, он в этом ряду, одни руины теперь. Я, родненькие, когда иду мимо, то обязательно отвернусь. Страшно до икотки.

В доме под номером «один» единственной улицы Берегового мы с водителем уже успели побывать. Миновало больше года с того дня, как сюда упал тяжёлый фугас, а запах гари всё ещё цеплялся репейниковой липучкой за ствол покалеченной груши.

Картина удручающая. А усугубляли её бесприютные гимнастические кольца и подвесной турник. Они раскачивались под ударами шалого ветра, и скрип ржавых цепей был подобен плачу сироты.

- Спустя неделю после погребения, - продолжает наша провожатая, - приехала родственница погибшего, она невестку на дух не переносила. «Я, - говорит, - хочу Николая отдельно похоронить. А того, дура, не разумеет - как можно разобраться в сгоревших останках. Еле отговорили всем селом. Только бабушка Степановна промолчала.

Степановна, возможно, тоже бы словечко молвила. Но она туговата на ухо, а после того, как через Береговое прокатился громокипящий шквал сражения, она на ниве нервного расстройства вовсе оглохла.

- Знаете, родненькие, если честно, то Степановне я даже малость завидую, - призналась Нина. - Время такое, что уши лучше заткнуть, чтобы не слушать канонаду, которая доносится из-за речных холмов и с экрана телевизора. Пасёт козочку и тем счастлива.

Несмотря на предупреждение, я всё-таки попытался расспросить Степановну «за жизнь». Но она лишь красноречиво коснулась уха ссохшейся ладошкой. В другой крепко держала кончик тонкой цепи, отполированные о сухую траву звенья которой вещали всему миру, что сельскую глубинку не до конца ещё убили.

В объективе - поле битвы

Слабый пол откровенно доминировал на единственной улице. Как сказал Новоекатерининский голова Николай Калинин, во владения которого входит и село у бывшей переправы, семьдесят семь процентов населения - женщины. Однако, если исходить из собственных наблюдений, эта цифра явно занижена.

Вот и опять нам попались сразу три девушки пенсионного возраста, к которым вскоре подтянулась ещё одна. Но так как в процессе беседы дамы всё время меняли диспозицию, я сейчас не берусь утверждать, которая из них Галя, а которая Люда. Поэтому, во избежание путаницы, рассказы обозначу под номерами.

Итак, рассказ «за жизнь» № 1:

«Электролинию перебило в самую жару. Какое мясо имелось в морозильнике, частью законсервировала, частью пустила в еду. Котлет налепила целый тазик. Тут же пышки на костерке пеку. И вдруг слышу голос из-за хаты:

«Мамаша, ходь сюда. Если закричишь, позовёшь на помощь кого, вот этой штуковиной разнесу весь твой пищеблок». Я глянула и обмерла вся. За хатой, в кукурузе, стоит парень в рябом и гранату на руке подкидывает. Догадалась, что ему надо. Навалила полную миску котлет, сверху пышек, зелени, несу за хату. «Спасибо, - говорит. - Со мной ещё двое, один ранен. Ещё более будем благодарные, если подскажешь, как через речку или линию фронта перебраться»... Он давно ушёл, а я всё стою, ноги начисто отнялись. Представляю - на каких бы ветках сейчас висели пышки с котлетами, кинь он мне гранату под ноги».

Рассказ №2:

«Гремит всё, осколки по крыше щёлкают. А мой благоверный с фотоаппаратом, внуки на юбилей подарили, вокруг дома круги нарезает, горящую технику снимает. «Совсем ополоумел! - кричу ему из подвала. - Если убьют, так и знай - похороню тебя возле соседа, которого ты при жизни лютой ненавистью ненавидел». Но он - ноль внимания. Теперь, когда внуки приезжают, снимки на ноутбуке, тоже подарок, им показывает. А ещё собрал в округе неразорвавшиеся «грады», осколки и в районный музей отвёз».

Рассказ № 3:

«Я военному своей косынкой окровавленную руку перетянула». Потерпи, - утешаю, - сейчас кто-нибудь будет мимо ехать, попроси, чтобы в больницу отвезли»... А здесь грузовик по улице летит. Даже не притормозил. Задние колёса горят, кузов полыхает. Не до нас водителю, своя рубашка в опасности. Но, слава Богу, нашлась добрая душа. Забрали в легковой автомобиль гражданские люди, судя по всему - беженцы».

Рассказ № 4:

«Мой дед до обеда дрова в лесополосе за селом пилит, а после ножовку точит. Третью по счёту за сезон. На двух зубья о застрявшие в деревьях осколки выщербил. Ругается почём зря: «Ничему живому пощады нет».

На вопрос «за жизнь сегодняшнюю» девушки-пенсионерки отвечают скупо:

- Грех Господа гневить. Картошка и прочая огородина уродили, хлеб привозят два раза в неделю, куры несутся.

Понять сельчанок нетрудно. Война настолько прочно вошла в их жизнь, что всё остальное отодвинулось на второй план. Теперь дамочек не страшат ни грядущие снега, которые надолго отрезают Береговое от остальной цивилизации, ни траурные ленты с надписью  «Помним, скорбим», которые шалый ветер подбрасывает на крылечки. А если разобраться по большому счёту, то не эти житейские мелочи, а невесть за какие грехи свалившиеся на сельскую глубинку потрясения войдут в летописи. Такие же извилистые и непредсказуемые, как течение норовистого Кальмиуса.