Восьмое марта сразу началось не в тын-колоду. Какой-то идиот позвонил в полшестого на мобильник и, называя Люсенькой-усипусенькой (тьфу, как слащаво и противно!), начал вымаливать прощение. Поняв, что ошибся, ее же еще и обозвал дурой.

Убитое утро

Женя даже всхлипнула от обиды. Хотелось, чтобы кто-то приласкал, утешил. А Макар, зараза, даже не сделал попытки проснуться. По привычке укутавшись в одеяло, будто мумия, он тихонько посвистывал и смотрел самые сладкие утренние сны. Она попробовала поймать свои, но те уже почистили перышки, умылись и... испарились. Евгения ненатурально зевнула, повалялась еще минут пять и отправилась готовить кофе.

Карауля турку, в которой доходил до кондиции ароматный напиток, настраивала себя на позитивный лад. Это был дважды ее день, стоило ли расстраиваться из-за какой-то пьяни, не туда попавшей? Выпросила у себя лишнюю ложку сахара (праздник всё-таки!), отрезала по куску сыра разных сортов. И только собралась порадовать желудок, как расплакался Лешка.

Она метнулась в комнату без двух месяцев трехлетнего сы­на. Тот сидел на кровати, таращил глазенки и лепетал что-то про «буку», который гонялся за ним во сне. Успокоила, поцеловала. Убаюкала.

Кофе, конечно, остыл. Разогретым он уже напоминал бурду, но Женя стойко выпила всё до дна. Куснула один кусочек сыра, задумчиво пощипала другой. Есть расхотелось...

Когда на кухне нарисовался старший, Антон, она уже нанесла боевой раскрас и колдовала над начинкой к «омлету по-королевски», который обожали ее мужики.

- Привет, ма, - чмокнул он ее в щеку. - С праздником!

И сунул в руки что-то тяжелое, завернутое в бумагу отвратного темно-розового цвета. Женя распаковала подарок и в недоумении поднесла его к лицу.

- Ниче, да? - поинтересовался 13-летний отпрыск. И, не дожидаясь ответа, двинул в туалет.

- И зачем ЭТО мне? - тихонько спросила сама у себя некурящая Евгения, аккуратно ставя на хлебницу... пепельницу в виде раскрывшейся розы. - Лучше бы живые цветы подарил…

И тут, словно в ответ на ее просьбу, появились живые цветы. Точнее, полуживые. «Я это, - промямлил заспанный муж, - типа сюрприз хотел. Чтобы не бегать с утреца за ними, как обычно. А они - того, загнулись». И он протянул супруге умирающий букетик.

Тюльпанчики и при покупке-то, наверно, были таксебешные. Не на пользу им пошло и пребывание за пазухой у Макара. Ну, а холодные процедуры на лоджии, куда он упрятал презент, окончательно добили цветочки.

- Спа-сибо, - выдавила Женя. А муж продолжал добивать.

- Ладно, Бог с ними, с цветами. Еще купим! А теперь главная часть подарка. Алешка, ввози!

-Ту-туу! Ту-туу! - затрубил младший, толкая перед собой свою самую большую машину, груженую… ассортиментом магазина «Пенка». Здесь были и моющие средства, и отбеливатель, и мыло, и резиновые перчатки, и какие-то щеточки-мочалочки.

- Я сначала думал духи купить. Тем более, что ты на это непрозрачно намекала. Но потом прикинул: ты ими пользуешься куда реже, чем всеми этими кухонно-ванными прибабахами. Да и время нынче такое - надо дарить полезное, а не то, без чего можно обойтись, - гордо заявил Макар, упиваясь ее обалдевшим видом. - К тому же я где-то вычитал, что куда приятнее получить большой подарок, чем махонький. А тут вон сколько всего. Ну, куда тому флакончику? Правда, Леха?

- Пьявда! - картаво подтвердил тот. И подтолкнул «химическую машину» к ее ногам.

«Это что, какая-то дурная шутка? - пронеслось у нее в голове. - Или я сплю?». Но лицо мужа было абсолютно серьезным, а для сна это утро казалось слишком реальным и безумным.

Она перевела взгляд на календарь. Красная восьмерка кричала на нее двумя ртами - побольше и поменьше, а в праздничную дату рукой Макара было внесено традиционное исправление - Международный ЖеННский день. Типа - ее праздник как женщины и как Жени. Дурь, конечно, но ему эта придумка нравилась.

- Ма, я обкакался! - весело объявил ей Алешка.

И это было последней каплей.

Каблучное ранение

Евгения шла по светлому праздничному городу, удивляясь, как давно она не смотрела на него спокойным, неторопливым взглядом. Раньше, когда они с Макаром только встречались, могли часами бродить по донецким улицам, упиваясь друг другом и мегаполисом, где заводские трубы и шахты соседствуют с островами деревьев - как правило, припорошенными пылью, но после дождя пронзительно-зелеными, свежими… Потом работа, дети, дом закрутили ее в беличий танец, из которого она изредка вырывалась в гости, театр или кино. Женя очень любила своих мужиков, но иногда так хотелось побыть одной! А еще «иногдее» - с кем-то, не похожим на Макара. Более сильным, умным, ласковым. Вон как тот симпатичный усач, приветливо улыбнувшийся ей с другой стороны улицы. Или этот серьезный мужчина с внешностью Владимира Машкова и солидным кошельком, судя по увесистой корзине роз и «Мерседесу», куда он пытался ее втрамбовать.

Выбегая из квартиры, бросив: «Как же вы меня достали!», она прихватила лишь сумочку да легкий плащик. Но погодка выдалась воистину праздничной. Она шла легкой весенней походкой, озорно расплескивая лужицы вчерашнего льда, высыхающие под щедрыми лучами солнца. В ушах звенела мелодия, никогда ранее не слышанная. Будто по радуге били стеклянные палочки ветра, и каждый цвет отвечал своим звуком. «Господи, прости, но как же хорошо просто взять и убежать от какашек и кастрюль», - думала Женя. И махала в ответ предлагающим прокатиться юнцам на тачке с откидным верхом. Те, похоже, были горазды только языком трепать, потому как на ее, в общем-то, согласительный жест отреагировали тем, что… поддали газу.

Распахнув глаза свободе, ду­шу - ветру, а мысли - мечтам, Евгения не заметила выбоины в тротуаре. А каблук заметил. И не преминул туда нырнуть.

Боль цапнула огненными зубами за щиколотку, а потом раскатилась дымящимися угольками в голове. «У-й-й-й!» - взвыла Женя. И забалансировала на правой ноге, не зная, что делать с пострадавшей левой. Огляделась по сторонам в поисках помощи. Но всем было не до нее. Одни спешили вручать подарки, другие - получать, третьи - выпить, четвертые - еще по каким-то неотложным делам. Вдруг плешивый дядечка лет этак от 50 до бесконечности резко изменил маршрут и, участливо покачивая маленькой головенкой, затанцевал вокруг. «Ая-я-яй! Ранило красавицу, да посреди праздника! Ну-ка, ну-ка, - опустился он возле нее на одно колено, кряхтя престарелым пажем. - Ага… Дело поправимое, но не здесь». Встал, отряхнул с брючины налипшие комочки грязного льда и предложил: «Не угодно ли проследовать к моему кабриолету?». Ошарашенная Женя неопределенно кивнула. Он неожиданно резво подхватил ее (67 кг без верхней одежды!) на руки и, пофыркивая, перенес к своей потрепанной «Таврии». Усадил, сбегал за сапогом. И увез в неизвестном направлени…

В царстве Самуила

При ближайшем рассмотрении «неизвестное направление» оказалось окраиной Донецка. Одним из спальных районов, где есть плюсы в виде меньшей, по сравнению с центром, загазованности и минусы по части качества дорог, коммунальных услуг и возможности нормально добраться на работу. Стряхнув с себя оцепенение, Женя начала выпытывать незнакомца, куда он ее везет. А когда тот стал отшучиваться («за кудыкины горы», «в медсанбат», «в светлое будущее»), пригрозила, что сейчас вызовет милицию. И даже за мобильником в сумочку нырнула. Но оказалось, что забыла его дома...

Они подкатили к утопленной между девятиэтажками лачужке с забавной надписью «Ремонт обуви, молний и… настроения». Ее «паж», оказавшийся Самуилом Яковлевичем (фамилии он не назвал, но вряд ли - Маршак), потрусил к киоску, отворил дверь, какое-то время повозился внутри, а потом вернулся за ней. Помог постанывающей Жене выбраться из машины, взобраться по ступенькам и, наконец, оказаться в самой странной из всех ранее виденных ею мастерских.

Под потолком горела лампочка в виде сапожка, а по углам - еще четыре, похожие на маленькие солнышки. На маленьком столике у приемного окошка, сейчас закрытого железными створками, аккуратно, будто в операционной, лежали инструменты обувного мастера: всякие там ножички, шильца и так далее. Основное место занимали электропечь и топчан, на который Самуил Яковлевич и усадил Евгению. По стенам плескались нарисованное море и улыбки, вырезанные из фотографий, газет и журналов. Висели пучки трав, не дурманящие ароматом, а нежно поглаживающие запахом детства - ромашковым лугом, теплыми бабушкиными ладонями, щекотным ручьем.

Он умелыми руками ощупал ее щиколотку, как-то надавил (Женя охнула), что-то приложил (Женя пискнула) и чем-то обмотал (Женя ничего не почувствовала). В два счета вернул на место каблук. А потом поил потрясающим чаем на травах, смешанных с нарезанным корнем имбиря и перетертым в порошок мускатным орехом. Кормили друг друга разговорами - она о празднике испорченном, он - о жизни своей бесталанной, бессемейной. «Имел в свое время глупость разойтись с женой, Таисией моей ненаглядной. Причин хватало, но когда ушла она от меня с детьми, понял, насколько были те причины мелки, а я - нетерпелив. И их потерял, и себя… И-эх! Да что там вспоминать, - махнул он рукой. - Вам чайку добавить? Ну и правильно - такого нигде больше не попробуете... А раз для себя не сумел жить, стараюсь вот хоть что-то сделать для других. Обув­ку принимаю - шуточку отпускаю. Деньги за работу беру - историйкой какой забавной поделюсь. Это что-то, на вас глядючи, меня хандра разобрала. Мне, наверное, столько же было, когда от семьи своей сбежал.

Сперва радовался свободе, а потом накатило… Уж простите старика Самуила. Еще чайку? Нет? Торопитесь куда? Ну, так я подвезу».

Воскрешающий вечер

Женя влетела в подъезд, пропахший раскрошенной тут и там мимозой, и едва не смела живущего этажом ниже дядю Жору. Тот, с утра выйдя за молочком для внучки, с размахом отметил женский праздник с собутыльниками и теперь полз домой - сдаваться. Путаясь в направлениях, он то пятился назад, то двигался вперед. В итоге за полчаса преодолел лишь два лестничных пролета. Евгения доставила его к двери и сдала на руки разъяренной Анне Владимировне.

Когда перебирала ключи, руки вдруг задрожали. Да так, что не смогла попасть в замочную скважину. Пришлось звонить.

Макар распахнул дверь с такой силой, что чуть не зашиб жену. Она успела отскочить и теперь, стоя на лестничной площадке, хохотала, как дурная. А муж - в ее цветастом фартуке, с резиновой перчаткой на одной руке и сковородой с подгоревшим блином в другой - смотрел на нее такими влюб­ленными глазами, какими никакой другой мужчина никогда не посмотрит.

Вечером они пили чай из самовара, лет пять пылившегося в дальнем углу антресолей. Ели печенье из пепельницы, которую ушлые продавщицы всучили Антону как вазу для фруктов. Переставляли по всему дому вазочки с цветами (Макар накупил тюльпанов, роз и хризантем). И в сотый раз слушали песенку, сочиненную Алешкой, про то, что он какаться больше не будет и мамочку очень любит…

Засыпая на Макаровом плече - самой мягкой подушке на свете - она решила, что сегодня был самый лучший ЖеННский праздник в ее жизни. Пока…